Очерки по теории сексуальности [litres] - Зигмунд Фрейд

Нас не должно удивлять, что одни и те же побуждения в ходе анализа всплывают регулярно: ведь монотонность обусловлена исключительно приемами толкования, а для Ганса это не простые повторения – он сам видит последовательные шаги, от скромных намеков до полного осознания, свободного от всяческих искажений.

Далее нас ожидают простые подтверждения Гансом фактов, установленных благодаря анализу. Своими недвусмысленными, симптоматическими поступками, которые старается скрыть от прислуги, но не от отца, Ганс показывает, как именно воображал деторождение; но при более внимательном наблюдении можно заметить в его поведении кое-что еще: он как бы намекает на что-то, ускользнувшее от анализа. Он втыкает в круглое отверстие на теле резиновой куклы маленький перочинный ножик, принадлежащий матери, и затем дает ему выпасть, отрывая кукле ноги. Родительское разъяснение относительно того, что дети действительно вырастают в животах у мам и выходят оттуда, как «ка-ка» при испражнении, оказывается запоздалым и не сообщает ему ничего нового. Другой, как бы случайный симптоматический поступок подразумевает, что Ганс желал смерти отца: он роняет лошадку, с которой играл, в тот самый миг, когда отец рассуждает о желании смерти другому. Далее мальчик словесно подтверждает, что тяжело нагруженные повозки воплощают для него беременность матери, а падение лошади есть представление о рождении ребенка. Самым же восхитительным образчиком мышления можно счесть появление придуманной Гансом девочки по имени Лоди: оно доказывает, что для мальчика все дети – «какашки». Этот факт становится известным несколько позже, мы лишь погодя узнаем, что он давно играет с этим «колбасным» ребенком[209].

Мы уже говорили выше о двух заключительных фантазиях Ганса, которые как бы подытожили его выздоровление. Одна касается водопроводчика, который наделил мальчика новой и, как правильно догадался отец, большей по размерам «пиписькой». Это не просто воспроизведение более ранней фантазии, в которой фигурировали водопроводчик и ванна. Это победная, радостная фантазия, посредством которой мальчик преодолевает страх перед кастрацией. Вторая фантазия, подтверждающая желание быть женатым на матери и иметь от нее много детей, не только исчерпывает содержание тех бессознательных комплексов, что вырвались из-под спуда при виде упавшей лошади и вызвали приступ страха. Она также исправляет мысли, совершенно неприемлемые для Ганса: вместо того, чтобы умерщвлять отца, мальчик обезвреживает того, заставляя жениться на бабушке. Эта фантазия, что вполне объяснимо, подводит черту под болезнью и под анализом.

* * *

В ходе выполняемого анализа невозможно получить сколько-нибудь четкое представление о структуре и развитии невроза. Это уже предмет синтеза, который надлежит произвести впоследствии. Если приступать к синтезированию сведений по фобии нашего маленького Ганса, начинать следует с его умственной конституции, с его основных сексуальных желаний и с его опыта вплоть до рождения сестры, о чем говорилось ранее в настоящей работе.

Появление на свет сестры принесло в жизнь Ганса много нового, причем с тех самых пор он фактически не ведал покоя. Прежде всего ему пришлось смириться с определенными лишениями: вначале состоялась временная разлука с матерью, а затем мать на длительный срок ослабила свою заботливость и внимание; теперь предстояло учиться делить материнскую ласку с сестрой. Во-вторых, в. мальчике воскресли все те удовольствия, которые он испытывал младенцем, и это случилось, когда мать на его глазах ухаживала за новорожденной. Оба фактора в совокупности привели к усилению в Гансе эротической потребности, но также обострили в нем ощущение неудовлетворенности. Ущерб, нанесенный рождением сестры, он старался восполнить фантазией и воображал, что у него самого появились «детки». В Гмундене, при втором посещении, он и вправду играл с этими детками, тем самым находя достаточное выражение своей привязанности, но по возвращении в Вену он вновь оказался в одиночестве – и был вынужден вновь сосредоточить все свои устремления на матери. Между тем его ожидали новые лишения: в возрасте четырех с половиной лет Ганса выставили из родительской спальни[210]. Повышенная эротическая возбудимость нашла выражение в фантазиях, в которых, тоскуя в одиночестве, он воображал своих товарищей по летним играм и обретал аутоэротическое удовлетворение посредством мастурбационного раздражения гениталий.

В-третьих, рождение сестры побудило его крепко задуматься, и эта мыслительная работа, с одной стороны, не подлежала завершению, а с другой стороны – вовлекла мальчика в эмоциональный конфликт. Он столкнулся с великой загадкой деторождения (быть может, это первая задача, разрешение которой пробуждает духовные силы ребенка и которая в измененном виде воспроизведена, полагаю, в истории фиванского Сфинкса[211]). Ганс отверг объяснение, будто Ханну принес аист: ведь он заметил, что у матери за несколько месяцев до рождения девочки сделался большой живот, затем она легла в постели, громко стонала во время родов, а потом встала изрядно похудевшей. Отсюда он сделал вывод, что Ханна находилась в животе матери и вылезла из него, как «ка-ка». Он вывел умозаключение, что этот процесс как-то связан с наслаждением, поскольку соотнес его с собственными ощущениями удовольствия при опорожнении кишечника, и потому с удвоенным желанием стал мечтать о «своих детках», которых намеревался с удовольствием рожать, а потом (это компенсирующее удовольствие) ухаживать за ними. Во всем этом не было ничего такого, что могло бы привести к сомнениям или конфликтам.

Однако имелось и кое-что еще, внушавшее беспокойство. Отцу пришлось как-то откликнуться на рождение Ханны, поскольку он утверждал, что она и Ганс – оба его дети. При этом мальчик понимал, что появлением на свет дети обязаны не отцу, а матери. Значит, отец вставал между ним и матерью. В присутствии отца он не мог приходить к матери в постель: даже когда мама соглашалась пустить Ганса, отец его прогонял. Ганс на опыте осознал, насколько хорошо ему становится, когда отец отсутствует, и желание избавиться от отца получило таким образом достаточное обоснование, а дальше оно обрело свежее подкрепление. Отец солгал ему по поводу аиста и тем самым сделал невозможными любые дальнейшие разъяснения относительно деторождения. Он не просто запрещал ему ложиться в мамину постель, но скрывал знание, к которому Ганс стремился. Словом, отец наносил урон отовсюду, поступая так, очевидно, к своей выгоде.

При этом отец, которого мальчик возненавидел как соперника, оставался тем же самым отцом, которого он всегда любил и должен был любить дальше, ведь тот был для него первым товарищем по играм и приглядывал за ним сызмальства; так возник первый душевный конфликт, исходно неразрешимый. Причем Ганс – настолько развитой ребенок, что любовь в нем попросту не могла не восторжествовать, не могла не вытеснить ненависть, пускай не до конца (эта ненависть к отцу все же поддерживалась любовью к матери).

Отец не только знал, откуда берутся дети, но и сам принимал участие в деторождении, о